Южный Урал, № 10 - Константин Бурцев

— Устинья? — Поликарп подался туловищем через стол.

— Замуж, говорят, вышла, — Сила отвел глаза в сторону.

— За кого?

— За главного партийного человека в Марамыше, Русакова. Помнишь, которого я имал в Уйской?

Поликарп отодвинул бутылку и поднялся на ноги. Заложив руки за спину, прошелся раза два по комнате и остановился перед отцом.

— Весточка! — криво усмехнулся он. — Нечего сказать, веселая…

Старый вахмистр изподлобья посмотрел на сына.

— На кой ляд она тебе сдалась! Что не найдешь лучше, что ли, — сказал он сурово и, помолчав, добавил: — в Прорывной я тебе девку приглядел, дочь старшего урядника Солдатенкова Абрама. Хозяйство немалое, сыновей нет, да и из себя статна. Иди лучше отдыхай, там тебе мать постель приготовила, — кивнул он на маленькую горенку.

Поликарп вышел.

Утром Сила сказал сыну:

— Забыл тебе вчера досказать: наши-то, управители, отдали спорные покосы донковцам. В петровки ездил туда, глядел, стогов двадцать наставлено. Сено доброе, убрали сухим. Да и стога-то стоят друг от друга близко. Свозили в одно место. Там теперь в этих Донках товарищество по совместной обработке земли организовано. Надо бы на первых порах пособить им, — старый Ведерников пытливо посмотрел на Поликарпа.

Тот понимающе кивнул головой.

— Если будет ветер, съездим завтра в ночь. Саврасого еще те отобрали? — спросил Поликарп.

— Нет, отстоял.

— А каурого?

— В конюшне.

— Ну, однако, я пойду на поклон к товарищам, — делая ударение на шипящей букве, зло ухмыльнулся Поликарп и, допив торопливо стакан чаю, вышел из дому.

Лето двадцать первого года было неурожайное. Дождей не было с весны. В июле подули жаркие ветры, и, не успев набрать колос, на корню захирела пшеница. Пробившись с трудом через толстую корку земли, опаленные жаром, поникли овсы. Стебель ржи был тонкий, и тощее зерно, не получая влаги, сморщилось. Травы косили по березовым колкам и поймам вблизи озер и болот. В предгорьях Урала наступал тяжелый год.

В одну из темных ночей из Зверинской станицы выехали двое верховых. Проехали мост и углубились в степь по направлению Донков. Перед утром жители деревушки были разбужены тревожным набатом. Далеко на равнине, точно яркие костры, полыхали стога сена. В трепетных отблесках пламени, удаляясь все дальше и дальше от места пожара, мчались по степи два всадника.

В ту ночь Ведерниковы вернулись домой на рассвете и, расседлав взмыленных лошадей, отец с сыном завалились спать.

Донковцы остались без кормов.

Осенью в большом селе Пепелино, недалеко от Марамыша, стал бродить по ночам мертвец. Был он велик ростом и одет в белый саван. Особенно становилось жутко, когда выплывала луна. По пустынной сельской улице медленно двигался мертвец, весь облитый бледным светом. Казалось, что он тихо плыл по воздуху, навевая ужас на сельчан, имевших неосторожность выглядывать из окон. Весть о пепелинском мертвеце достигла и до Марамыша. Григорий Иванович вызвал к себе Осокина.

— Надо поймать пепелинского мертвеца, сказка о белом саване — это дело рук наших врагов. Кого думаешь послать?

— Двух милиционеров. Ребята смелые, чертей не боятся.

— Не годится! — выслушав Федота, заявил решительно Русаков. — Как только появятся твои милиционеры, человек в белом саване исчезнет. Он не так, видимо, глуп, как ты его представляешь. Наша задача поймать врага, разоблачить его проделки перед народом.

— Пошли лучше Герасима, он, кажется, у тебя работает?

— Да, конюхом.

— Поговори с ним, он опытный разведчик. В помощь дай ему двух переодетых милиционеров.

— Понятно, — козырнул Осокин и, поговорив с Григорием Ивановичем о текущих делах, вышел.

На следующий день, после разговора с Русаковым, Осокин вызвал к себе кривого Ераска.

— Вот что, Герасим, ты, наверное, слышал о пепелинском мертвеце?

— Бает народ, — Ераско почесал за ухом, — слышал про такого, — добавил он.

— Ну так вот, чтобы через три дня этот мертвец был здесь, в милиции. Понял?

— Отчего не понять, понял, — обидчиво произнес Ераско и, переступив с ноги на ногу, спросил: — А помощь будет?

— Да, пошлю с тобой двух милиционеров.

— Погоди, Федот Поликарпович, — Ераско зажал в кулак свою жиденькую бороденку и задумался.

— В село пускай они не кажутся, а спрячутся в ближнем колке от поскотины. Когда потребуются, я явлюсь к ним сам.

— Хорошо, — согласился Осокин.

— Оружие нужно?

— На всякий случай револьвер.

— Ну, в добрый час!

Ераско вышел от своего начальника и, усевшись возле конюшни, пробормотал:

— Еще новая должность, мертвецов ловить. Но, стало быть, без меня не обойтись Федоту. А загробного пришельца поймать надо. Спрошу, не слыхал он про мою покойную куму Федосью. А ласковая была баба, — Ераско зажмурил свой единственный глаз, — не поминает ли она меня там? — ухмыльнувшись, бобыль зашел в свою каморку.

Через час по дороге из Марамыша на Пепелино вышел нищий. С боку рваной сермяжки болтался кошель и, сдвинув облезлый заячий треух на затылок, Ераско бодро зашагал к селу. Ночевал он в селе Коровьем и рано утром отправился дальше.

В Пепелино он пришел под вечер и, выпросившись на ночлег к пожилой крестьянке Анне Полухиной, положил свою котомку под лавку и скромно уселся у порога. Словоохотливая хозяйка стала рассказывать новости.

— Мертвец появился, да страшный такой, народ говорит, что не к добру это. Я на ночь окна ставнями уже запираю и до утра не сплю. А вдруг постучится?

— Где он больше всего бродит? — спросил как бы невзначай Ераско.

— По нижним улицам. А выходит, говорят, из Наймушинского переулка, что к озеру идет. Там камыши. Кладбище-то у нас на той стороне озера, если обходить, то версты две будет…

— Значит, он напрямик идет по воде?

— По воде, милый, по воде, — закивала головой Анна, — по воде и по воздуху…

— Ишь ты! — покачал головой удивленный нищий.

— Прошлой ночью встретил его на улице Елисей, так замертво и упал. Едва отходили.

Настала ночь. Спавший в сенках странник, сунув за пазуху револьвер, незаметно вышел и, перевалившись через плетень, зашагал к нижним улицам. Всходила луна. Спрятавшись за углом дома, стоявшего на перекрестке, Ераско стал ждать таинственного мертвеца.

Было тихо. Не слышалось даже лая собак. Село казалось совсем притихшим. Через улицу пробежала кошка и, забравшись на угол дома, посмотрела зелеными глазами на Ераско. Бобылю стало жутко, и он беспокойно завертел головой. На одной из улиц появилась фигура высокого человека, закутанная в белую простыню. Ераско, казалось, врос в стену. Мертвец шел медленно, вытянув руки вперед. Сидевшая на углу кошка, жалобно мяукнув, метнулась на землю и стремительно понеслась куда-то. Ераско почувствовал, как под шапкой у него заходили волосы. Мертвец приближался. До слуха бобыля донесся замогильный голос:

— Давит меня земля, давит!

Выделывая зубами мелкую дробь, Ераско стоял не шевелясь.

— Давит меня земля, давит! — послышалось уже в Наймушинском переулке, и белый саван исчез, как видение.

Ераско вздохнул с облегчением. Перед утром он залез в сенки Полухинской избы и, как только запели петухи, уснул. Разбудила его Анна.

— Вставай, похлебай хоть редьки с квасом.

Ераско от еды отказался и, одев свою котомку, быстро зашагал к леску.

— Вот что, ребята, — рассказывал он милиционерам, — мертвеца я видел сегодня ночью. Так я плантую. Одному из нас надо спрятаться в Наймушинском переулке на берегу озера. Как только мертвец появится на лодке, не трогать. Пускай идет в село, свою комедь ломает. Когда отойдет от берега, лодку надо перегнать в другое место. А мы с тобой, — обратился Ераско к другому милиционеру, — будем ждать мертвеца на перекрестке. Тут и приступим к нему с двух сторон.

День тянулся утомительно долго, и как только стемнело, они направились к селу. Ераско занял с одним из милиционеров наблюдательный пункт, второй — направился к озеру. Выплывала луна. Посеребрила водную гладь и залила спящее село бледным светом. Ждать пришлось недолго. Белый саван, казалось, выплыл из переулка и леденящим, хватающим за сердце голосом протянул заунывно:

— Давит меня земля, давит!

Преодолевая страх, бобыль подал знак своему товарищу и, выхватив оружие, они метнулись к «мертвецу». Тот скинул с себя саван. Ераско узнал расстригу. Никодим, сделав огромный прыжок, навалился на милиционера и подмял его под себя. Стрелять было нельзя. Ераско бегал вокруг барахтавшихся людей и, выбрав момент, стукнул Елеонского по голове рукояткой револьвера. Никодим затих.

Скрутив руки «мертвецу», милиционер дал свисток своему товарищу, сидевшему в засаде у озера.

В полдень Никодима привезли в уездную милицию.